Арто

Антонен Арто. О балийском театре

Ощущение нечеловеческого, божественного, ощущение чудесного откровения исходит и от изысканной красоты женских причесок: от этих светятцихся концентрических кругов, очерченных сочетаниями перьев и разноцветною жемчуга, столь прекрасных по цветовой гамме, что их набор кажется настоящим откровением, тогда как гребешки их ритмично подрагивают, словно осознанно отзываясь на трепетание тел. Есть и другие прически, исполненные священного смысла, — в форме тиары, украшенной султаном из жестких цветов, окраска которых чередуется попарно в самых странных сочетаниях. Этот навязчивый ансамбль, полный вспышек, внезапных уходов, ответвлений и окольных путей на всех уровнях внешнего и внутреннего восприятия, создает театр как высшую идею, — какой она сохранялась на протяжении веков, чтобы наконец научить нас тому, чем театр никогда и не должен был переставать быть. И впечатление это только удваивается оттого, что такое представление — видимо, вполне народное и профаническое — составляет как бы хлеб насущный художественных ощущений этого народа.

Антонен Арто. Фрагменты дневника ада

Ни мой крик, ни мой жар мне не принадлежат. Распад вторичных сил, скрытых составляющих мысли и души, можете ли вы помыслить их стойкость?

Нечто на полпути между цветом моей обычной атмосферы и острием моей реальности.

Мне не нужна иная пища, кроме той, что похожа на обычное сознание.

Колтун жизни, в котором застревает мысль.

Колтун удушья.

Лишь поставить себя на путь ясной истины, той, что пытается удержаться на лезвии.

Арто и трагедия вдохновения

Писать об Антонене Арто заранее означает потерпеть фиаско. Выбрав какую-то одну тему или ипостась (поэт, философ, теоретик театра), либо потеряешь остальные, либо попытаешься написать обо всем сразу, что в любом случае предопределит провал. Каждое произведение Арто — это деталь некоего общего механизма, осколок, который сложно воспринимать в отрыве от остальных частей, но, взятые в совокупности, они упорно начинают сопротивляться всякой иерархии и вновь распадаются на неуловимые фрагменты, зияющие трещины и изломы. Для читающего Арто порусски фиаско окажется еще более сокрушительным, помноженным на бесконечность, ведь все, что у него есть, — это немногочисленные разрозненные переводы. И хотя Арто повезло с русскими переводчиками, все же лучшие из этих текстов — лишь отражения его слов, а вернее, осколки зеркала, ведь на русском можно найти не более одной пятой части собрания сочинений. В России по-прежнему остаются малоизвестными поэтические, прозаические и графические опыты Арто, сделавшие его одной из ключевых фигур модернизма и во многом определившие векторы развития французской философии второй половины ХХ века.

Антонен Арто. Три лекции, прочитанные в Университете Мехико

Я расскажу о нем, стараясь передать духовное состоя­ние, владевшее мной в тот период; я попытаюсь воскре­сить для вас дух, склонный к богохульству и святотатству и порой в этом преуспевавший.

Но, скажете вы, это дух прошлого, и даже если вы откликнитесь на него, ваша реакция будет реакцией 1926 года.

Сюрреализм рожден отчаянием и отвращением, он по­явился на свет на школьной скамье.

Это был скорее нравственный бунт, а не литературное движение, органический крик человека, брыкание бытия внутри нас против всякого принуждения.

И прежде всего против принуждения Отца.

Антонен Арто. План постановки «Сонаты призраков» Стриндберга

В отличие от «Трафальгарского удара» («Coup de Trafalgar») эта пьеса предлагает самые разные решения. Она дает ощущение чего-то такого, что не является сверхъестественным или нечеловеческим, однако причастно некоторой духовной реальности. Именно это состав­ляет ее притягательность. Она показывает только то, что известно, даже если оно скрыто или искажено. Реальное и ирреальное смешаны в ней, как в мозгу засыпающего человека или внезапно просыпающегося, когда он повер­нулся не на тот бок.

Все, что она раскрывает, мы пережили, перечувство­вали, но уже забыли.

Антонен Арто. Манифесты Театра «Альфред Жарри»

Театр несвободен от дискредитации, постепенно распространяющейся на все формы искусства. В атмосфере хаоса неприсутствия, искажения природы всех челове­ческих ценностей, при той тоскливой неуверенности, ко­торая охватывает нас, когда речь заходит о необходимос­ти или о роли того или иного искусства, той или иной формы духовной деятельности,— идея театра, вероятно, поражена более всего. В массе спектаклей, ежедневно идущих на сцене, напрасно искать то, что отвечало бы идее абсолютно чистого театра.

Если театр — это игра, то у нас слишком много других серьезных проблем, чтобы мы могли проявить хоть ма­лейшее внимание к чему-то столь случайному, как игра. Если же театр не игра, если это подлинная реальность, то нам прежде всего надо решить вопрос о том, каким обра­зом можно вернуть ему статус реальности, как сделать из каждого спектакля своего рода событие.

Вадим Максимов. Антонен Арто, его театр и его двойник

Чтобы понять значение Арто, можно применить дзэнский принцип определения предмета через отрицание тех трактовок, которые этому предмету не соответ­ствуют. Итак, первое заблуждение в определении практического и теоретического значения деятельности Арто сводится к восприя­тию режиссера в ряду великих безумцев — Гёльдерлина, Нерваля, Бодлера, Ницше — или предсказателей, таких, как Нострадамус, в шифрованных писаниях которого угадываются реалии наших дней. Другое заблуждение — попытка найти в учении Арто прак­тическую режиссерскую методологию; при этом обнаруживается, что в деятельности режиссера и теоретика не содержится ничего конкретного. Третье заблуждение — рассмотрение теории Арто как философской системы, которое приводит к выводу об отсут­ствии системы как таковой. Оба последних заблуждения вызваны тем, что к художнику, возможно, наиболее точно предугадавшему тенденции культуры XX века, применяются критерии человека XIX века с его узкой специализацией, «профессионализмом». Чет­вертое заблуждение вызвано взлетом популярности Арто-сюрреалиста среди молодежи 1960-х годов в период «молодежной рево­люции». Тогда вновь возникло стремление разрушить культуру, бросить вызов прагматизму общества. И Арто стал воспринимать­ся (по крайней мере у советских авторов) как идеолог антигума­низма, анархизма, а теория его — чуть ли не как программа дей­ствий «Красных бригад».

Поль Тевнен. Автопортрет Арто

Глаза смотрят влево, за левый край бумаги. На самом деле они обращены вправо, на восток, на тот Восток, где завязалась драма, о которой взгляд свидетельствует. Не про этот ли рисунок Антонен Арто обмолвился, что изобразил себя на пути в Индию пять тысяч лет назад?

Или он — из еще большего далека, к примеру из Монголии или того края у пределов Восточной Сибири, где, по словам Арто, «еще десять тысяч лет назад секта в тридцать тысяч человек поклонялась бычьему глазу в стене»? Может быть, он глядит в сторону Лхасы или хотел нарисовать склоны Гауришанкара? Лицо, которое он нам открыл, которое сам увидел, которое хотел увидеть в тот миг, как будто лишено собственной сути — это, скорее, говоря опять-таки его словами, «опустошенная сила, пространство смерти».

Как на всех его портретах, голова лишена тела. Шея вздымается из какой-то магмы, потрясенного мира нарождающихся форм. Но нигде, кроме этого беспримерного автопортрета, лицо с такой силой не выражает «извечный революционный протест формы, не желающей соответствовать никакому телу, явившейся вовсе не затем, чтобы снова быть телом».

Страницы

Subscribe to Арто